Можно отметить, что среди российских специалистов в области международного права чаще появляются сторонники точки зрения, что индивид становится субъектом международного права. Есть мнение, что индивид является субъектом международного права, имеющим «специфический характер». Эти взгляды противоречат тому, что международное право объективно регулирует только межгосударственные отношения.
Problem of International Personality of the Individual
Annotation: It can be noted that among Russian specialists in the field of international law the supporters of the point of view that the individual becomes the subject of international law appears more often. There is an opinion that the individual is a subject of international law with “a specific character”. These views contradict the fact that international law objectively regulates only inter-state relations.
Если исходить из того, что существует объективная граница между внутригосударственным и международным правом, то она является непреодолимой. Иначе было бы нельзя говорить об объективной границе. Именно такая точка зрения лежит в основе объективного дуализма. Отсюда и вывод о невозможности наделения индивидов международной правосубъектностью. Этот вопрос вызывает оживленную дискуссию, причем часто он связан с обсуждением вопроса о том, что признание индивида субъектом международного права открывает дорогу к наиболее полному обеспечению прав человека. Так ли это на самом деле?
Идея, что индивиды могут быть субъектами международного права и во все большей степени ими становятся, начала для многих юристов-международников казаться привлекательной. Эта точка зрения такого широкого распространения, как в западной доктрине международного права, в отечественной науке международного права еще не получила, но число ее сторонников явно увеличивается. Время от времени они вспоминают старую работу Х. Лаутерпахта «Международное право и права человека», в которой он утверждает, «что в той степени, в какой Устав ООН содержит обязательство уважать основные права и свободы, он ведет к признанию индивида субъектом международного права».[1]
В исследовании «Статус индивида и современное международное право», подготовленном специальным докладчиком Подкомиссии ООН по предупреждению дискриминации и защите меньшинств Э.-И. Даес, утверждается, что индивиду следует предоставить правосубъектность (personality) по международному праву и что индивид должен иметь определенные права и ответственность как субъект международного права.[2] Это исследование было написано намного позже работы Х. Лаутерпахта, представленного Подкомиссии в 1989 году. Но, несмотря на подробный анализ соответствующих материалов, вывод, к которому приходит Э.-И. Даес, в принципе не отличается новизной. Забегая вперед, можно считать, что такая точка зрения свойственна монизму. Все зависит от того, что понимать под субъектом международного права и какой концепции соотношения международного и внутригосударственного права – монистической или дуалистической – придерживаться.
Чтобы уяснить, что такое субъект международного права, необходимо опираться на более общее понятие – на субъект права вообще. Логично рассуждать следующим образом: субъект права – лицо (в собирательном смысле), т.е. индивид, организация, государственный орган, государство и т.д., подчиняющееся непосредственному регулятивному воздействию права, у которого в результате такого воздействия возникают какие-либо субъективные права и обязанности. Соответственно субъект международного права – лицо, подчиняющееся непосредственному регулятивному воздействию международного права, у которого в результате такого воздействия возникают какие-либо субъективные права и обязанности, определяемые нормами и иногда индивидуальными международно-правовыми установками (если, допустим, международный договор предусматривает какие-либо действия однократного характера, например, уступку одним государством другому плотины). Эти установки можно также определять как правила, имеющие однократное применение.
Встречаются и иные точки зрения на понятие субъекта международного права. В.А. Карташкин, например, предлагает следующее определение субъекта международного права: «…это носитель международных прав и обязанностей, который участвует в международных правоотношениях, в создании норм международного права и контроле над их исполнением, а также несет ответственность за нарушение таких норм».[3]
Есть разные оттенки определения субъекта международного права среди тех, кто выступает за признание индивида субъектом международного права. В.А. Карташкин считает свое определение широким и утверждает, что оно годится для признания индивида субъектом международного права с ограниченной правосубъектностью.[4] Но оно как раз не годится для признания индивида субъектом международного права.
- Во-первых, носитель международных прав и обязанностей, строго говоря, не обязательно является носителем межгосударственных прав и обязанностей.
- Во-вторых, участие в международных правоотношениях обычно понимается как участие в отношениях, урегулированных международным правом. Конечно, если придерживаться мнения, что индивид способен участвовать в межгосударственных отношениях, тогда можно его признать участником таких отношений и субъектом международного права. Это предложение – явный абсурд.
- В-третьих, если считать, что существует ограниченная международная правосубъектность индивидов, такой взгляд не соответствует «широкому» определению субъекта международного права, предложенного В.А. Карташкиным. Другой автор пишет: «То обстоятельство, что объем этой правосубъектности может носить функциональный (для определенных целей) характер, не противоречит общим критериям международной правосубъектности, которые возникают у лица». Это то же самое, что признать индивида носителем ограниченной международной правосубъектности. Если, к тому же, думать, что есть общие критерии международной правосубъектности, в которые попадает и индивид, то ничего не мешает считать обладающим функциональной международной правосубъектностью любой субъект международного права. Тогда причем здесь ограниченная международная правосубъектность индивида?[5] Она либо есть, в принципе, либо ее нет.
- Возвращаясь к «широкому» определению международной правосубъектности, следует заметить, что существуют субъекты, которые только применяют международное право. Это международные суды, арбитражи. Наличие таких субъектов признает и В.А. Карташкин.
- В-четвертых, индивиды, как таковые, не создают международное право. Т.Д. Матвеева пытается доказать, что представители неправительственных организаций принимают участие в разработке многих международных договоров, а также говорит о вкладе выдающихся личностей в международное правотворчество.[6]
Но их участие не свидетельствует о том, что они непосредственно создают международное право. Никто не будет спорить по поводу расширяющегося участия индивидов в международном нормотворчестве (членов неправительственных организаций, экспертных органов и т.п.). Вместе с тем, индивиды в том или ином качестве (например, в качестве официальных представителей или в личном качестве международных экспертов и т.д.) всегда принимают участие в создании норм международного права. Международное право не существует независимо от людей. Оно, в конечном счете, создается людьми. Тогда все люди, принимавшие участие в создании международного права, должны рассматриваться как субъекты международного права. Можно
согласиться с В.А. Карташкиным в том, что индивид принимает опосредованное участие в создании международного права.[7]
В-пятых, контрольные механизмы по соблюдению прав человека, состоящие из экспертов, действующих в личном качестве или судей, не говорят о наделении их членов международной правосубъектностью. Такие механизмы, являясь органами межгосударственного сотрудничества, могут считаться субъектами международного права, но не лица, их образующие (как индивиды). Особо острые споры вызывает вопрос об обращении в международные органы индивидов или их групп с жалобами и о статусе подсудимых в международных судах.[8] Было бы логичным говорить о том, что в этих случаях надо рассуждать о нормах международного права по поводу предоставления индивидам соответствующего статуса между заинтересованными государствами, а не наделении самих индивидов международной правосубъектностью. К этой проблеме целесообразно еще раз вернуться позже.
Критике можно подвергнуть мнение о том, что индивид имеет некоторые черты международной правосубъектности.[9] Оно также имеет разные варианты. Как уже было замечено, сторонники международной правосубъектности индивидов часто употребляют выражение «ограниченная международная правосубъектность». Встречаются все же взгляды на индивида как на лицо, имеющее только черты международной правосубъектности. Иной раз такое мнение носит характер как будто бы отрицания международной правосубъектности индивида.
А.Б. Венгеров в одной из своих работ по теории государства и права высказал мнение, что «правосубъектность включает в себя как правосубъектность и дееспособность, так и деликтоспособность субъекта правоотношения».[10] Но, во-первых, правоспособность, дееспособность и деликтоспособность – характеристики не субъекта правоотношения, а субъекта
права. Их участие в том или ином правоотношении не говорит о том, что они участвуют во всех правоотношениях. Кроме того, нет оснований для выделения такого понятия, как деликтоспособность. Это неотъемлемый элемент дееспособности, что признает и А.Б. Венгеров. Если исходить из того, что правосубъектность включает в себя дееспособность (и тем самым деликтоспособность), то в таком случае отсутствие деликтоспособности означало бы вообще отсутствие правоспособности. Тогда получалось бы, что какие-то лица, на которых распространяют свое непосредственное действие правовые нормы, из-за отсутствия у них дееспособности обладают лишь некоторыми чертами правосубъектности, а не являются субъектами права. Между тем, недееспособные люди, например умалишенные, обладают определенной правоспособностью. И рассматриваются как субъекты права. Они могут участвовать через законных представителей в ряде правоотношений.
Почти то же самое можно сказать и о государстве. Даже если территория государства временно оккупирована и оно недееспособно, оно сохраняет свою правоспособность как участник межгосударственного общения и продолжает быть субъектом международного права. Например, Ирак, когда он был оккупирован американскими и британскими войсками, продолжал быть членом ООН, и никто не ставил под сомнение наличие у него международной правосубъектности.
Р.А. Каламкарян считает, что государства обладают качеством полноправного субъекта международного права, а физических и юридических лиц оставляет субъектами права с непрямым выходом на международную арену. Он их называет «субъектами международных правоотношений»[11].
Это напоминает рассуждения В.М. Шуршалова, который видел специфику международного права в том, что не всегда «любой субъект международных отношений выступает одновременно (в каждом конкретном случае) и как субъект международного права».[12]
Если субъект международных правоотношений не может быть в каких-то случаях субъектом международного права, то это означает, что общее определение субъекта права не подходит к определению субъекта международного права либо, что международное право не вполне право.
Правосубъектность, в том числе и международная, – качество, не зависящее от объема прав и обязанностей, которым лицо обладает в результате распространения на него регулятивного воздействия права. Это бесспорно. Теоретически можно иметь лишь одно право или нести лишь одну обязанность и в силу этого быть субъектом права. Можно, будучи наделенным таким правом или такой обязанностью, участвовать лишь в одном правоотношении или не участвовать в правоотношениях вовсе, но быть субъектом права. Это теоретическое допущение приводится для того, чтобы яснее выглядели относящиеся к данному вопросу соображения. Правосубъектность либо есть, либо не может быть. Нельзя быть чуть-чуть субъектом права. Понятие правосубъектности имеет жесткое содержание. Все сказанное полностью применимо и к субъектам международного права. Субъекты международного права могут иметь правоспособность разного объема, но на их международной правосубъектности это никак не отражается.
Российские сторонники международной правосубъектности индивидов часто прямо не говорят о том, какую теорию соотношения международного и внутригосударственного права они поддерживают – монистическую или дуалистическую.
Иногда можно слышать, что категорическое отрицание международной правосубъектности индивидов связано, в определенной мере, «с этатистским подходом к международному праву и международным отношениям, возвеличиванием роли и значения государства не только внутри общества, но и на международной арене».[13] Этот довод вряд ли можно считать правовым. События вокруг Украины в 2014-2015 гг. и в дальнейшем свидетельствуют о недопустимости принижения роли государства (в положительном или отрицательном смысле).
Поддержка одной из теорий – монистической или дуалистической – ключевой вопрос. Ответ на него зависит от признания или непризнания возможности наделения индивида международной правосубъектностью. Уместно подчеркнуть, что является их сердцевиной.
Монистическая теория строится на тезисе, согласно которому внутригосударственное и международное право составляют единую правовую систему. Разница между ними в различии норм образования. Внутригосударственное право создается каждым государством в отдельности, а международное право – согласованием волеизъявлений участников межгосударственного сообщества. Отсюда легко сделать вывод, что в случае намерения двух или более государств распространить нормы, содержащиеся в заключенном ими договоре непосредственно на участников внутригосударственных отношений (индивидов, должностных лиц, компаний и т.д.), это можно беспрепятственно сделать. Тогда действительно участники внутригосударственных отношений, поскольку эти отношения могут регулироваться международным правом, станут в подобного рода ситуациях субъектами международного права.
Дуалистическая теория исходит из того, что международное право и внутригосударственное право образуют две различные правовые системы. Первоначально считалось, что для придания силы во внутригосударственной сфере необходимо принятие соответствующего закона (или подзаконного акта), иногда называемого трансформационным. Не касаясь разновидностей этой теории, отметим, что есть другой, более острожный взгляд на регулирование международным правом внутригосударственных отношений. Согласно этому взгляду индивид в каких-то случаях является субъектом международного права. По-видимому, это непоследовательная либо монистическая, либо дуалистическая теория.
Может быть выделена своеобразная позиция С.В. Бахина. Его интересуют межгосударственные договоры по унификации.[14] Он полагает, что они, с одной стороны устанавливают взаимные обязательства государств, но, с другой стороны, в их тексты включены правовые нормы, рассчитанные на регулирование отношений с участием частных лиц, не являющихся субъектами международного права. По его мнению, если международные договоры по унификации предназначены для введения единого регулирования отношений какого-либо рода в различных правовых системах, «то достичь искомого единства в их применении будет ни теоретически, ни практически невозможно».[15] Он добавляет: «Нормы национального права подлежат толкованию в рамках той правовой системы, к которой они относятся. Следовательно, если бы унифицированные нормы действительно включались в контекст национальной правовой системы, то они с неизбежностью получали бы несовпадающую интерпретацию».[16]
С.В. Бахин не соглашается с теорией трансформации, т.е. перехода норм международного права в сфере правового регулирования внутригосударственных отношений на национальное право с целью исполнения международно-правовых обязательств в том, что касается положений унифицированных договоров. Якобы это повлечет различную интерпретацию содержащихся в договоре понятий и т.п. Но ведь то же самое можно сказать о любом международном договоре. Чтобы положения договора в состоянии были действовать во внутригосударственной сфере, необходимо их переадресовать участникам внутригосударственного правового регулирования, т.е. другим субъектам права (субъектам национального права).
Представим себе, что договор предусматривает четкие реквизиты тех или иных документов, обязывающих государства следовать этому без всяких оговорок. Государства, участвующие в договоре, тем самым должны посредством своего национального права обязать свои соответствующие службы исполнять положения договора. Каждое государство-участник договора должно адресовать какие-либо предписания, дозволения или запреты субъектам своего национального права во исполнение своих международно-правовых обязательств перед другими участниками договора. В этом и проявляется взаимодействие международно-правовых норм и норм национального права. Толкование норм национального права, которые действуют во исполнение норм международного права в национально-правовых системах участников договора, могут в высшей степени совпадать. Это зависит от условий договора. Международное право действует в сфере межгосударственных отношений. Это и есть объективный дуализм.
Вызывают комментарии следующие рассуждения С.В. Бахина: «…в результате подобного прямого действия норм международного права, физические и юридические лица не становятся его субъектами. …Государства, договорившись между собой об определенном упорядочении взаимоотношений частных лиц, обязывают их (каждое в отношении подчиненных ему лиц) руководствоваться правилами, согласованными в тексте международного договора. Такому договору, по согласованию между государствами, присваиваются на территории государства те же сила и обязательность, каковые имеют нормы его национального права».[17]
Вывод, к которому приходит С.В. Бахин, после этих соображений: «То, что международное право становится… регулятором частноправовых отношений, нисколько не подрывает тезис о его межгосударственном характере. …Посему и любые отношения, которые государства по взаимному согласию регламентируют, автоматически превращаются в межгосударственные».[18]
Прежде всего, непонятно почему физические и юридические лица в результате прямого действия международного права не становятся его субъектами. Либо это означает, что такие лица имеют «некоторые черты» международной правосубъектности, которое дано выше. Тогда надо искать другое определение правосубъектности. Либо это означает, что можно быть участником международных правоотношений, но не быть в каких-то случаях субъектом международного права. Тогда невозможно объяснить каким образом на лица, участвующие в международных правоотношениях, не распространяется прямо некая норма международного права. Чтобы быть участником международных правоотношений, необходимо подпадать под прямое действие соответствующей нормы международного права (или правила, имеющего однократное применение). Нельзя быть стороной международного правоотношения, если тебе не адресованы предписания, дозволения или запреты, установленные нормой или правилом международного права.
Далее, если договор, или точнее правила договора, «присваиваются» на территории каждого его участника та же сила и обязательность, какие имеют нормы его национального права, то это и говорит о том, что данные правила трансформируются в национальное право. Если правила договора посвящены взаимоотношениям частных лиц, то такие лица не становятся субъектами международного права. Нельзя считать, что международное право имеет в подобных случаях прямое действие.
Если частноправовые отношения якобы автоматически становятся межгосударственными в результате международно-правового регулирования, то это свидетельствует о том, что государства договариваются об урегулировании отношений между собой по поводу отношений между частными лицами.
Это вопрос, который выходит за границы обсуждения проблемы прав человека и имеет общетеоретическое значение. В связи с этим представляет интерес еще одна точка зрения, которая касается и международной правосубъектности индивидов. Б.И. Нефедов предложил наряду с межгосударственными и внутригосударственными отношениями выделить трансграничные отношения. Он признает: «Нормы международных договоров действительно не регулируют внутригосударственные отношения»[19]. Но он считает, что предоставление рядом международных договоров физическим лицам прав непосредственного обращения в международные органы – это регулирование трансграничных отношений, которые не являются ни внутригосударственными, ни межгосударственными. Субъекты таких отношений являются носителями не международной, а трансграничной правосубъектности. Оказывается, дело здесь в новых структурных элементах права как такового – межсистемных образованиях, которые, однако, не образуют самостоятельную правовую систему. Это устойчивые совокупности коллизионных и материальных внутригосударственных и международно-правовых норм, направленных на урегулирование трансграничных отношений.[20]
Почему трансграничных? Ответ, по мнению Б.И. Нефедова, ясен: «Одни и те же трансграничные отношения даже могут быть поочередно урегулированы то нормой национального закона, то нормой международного договора и наоборот, но при этом они не меняют своей правовой природы…».[21]
Он продолжает: «Трансграничные правоотношения , хотя и обладают иностранным элементом, в силу чего выходят за пределы юрисдикции одного государства, не могут рассматриваться в качестве международных межгосударственных отношений, даже если они будут урегулированы нормами международных договоров. Не являются они и внутригосударственными отношениями, даже если будут урегулированы нормой национального права».[22]
Не будем обсуждать, почему правоотношения могут быть урегулированы нормами договора или нормой национального права. Правоотношения означают, что данные общественные отношения уже урегулированы нормами права. Нельзя урегулировать то, что означает результат урегулирования.
Видимо, теория трансграничных отношений кажется наиболее подходящей для обоснования утверждения о возможности прямого регулирования нормами международных договоров не только межгосударственных отношений, но и для обоснования возможности прямого регулирования нормами международных договоров участия индивидов. В то же время мысль о трансграничных отношениях не говорит якобы о появлении ещё одной правовой системы, занимающей промежуточное положение между международным и внутригосударственным правом, а о существовании межсистемных образований. Эти образования имеют сложный механизм правового регулирования, «отягощённый» иностранным элементом.[23]
Факт существования системных правовых образований известен довольно давно. Это «переплетение» комплекса международно-правовых и внутригосударственных связей. Никакой особой новизны здесь нет.
Б.И. Нефедов усматривает новизну в том, что есть трансграничные отношения, которые не являются внутригосударственными, но могут образовывать нормы международных договоров, предоставляющих физическим и юридическим лицам прямой доступ в международные органы. Это не межгосударственные отношения, что бесспорно, но категорический вывод более общего плана о том, что способность международно-правовых норм к прямому регулированию общественных отношений с участием индивидов не подлежит сомнению, вызывает возражения.[24]
Если международный договор объективно в состоянии регулировать только межгосударственные отношения, то ни о каком регулировании им отношений с участием индивидов не может быть и речи. Допустимо думать, что индивид или юридическое лицо в состоянии участвовать в международных отношениях немежгосударственного характера. Есть основания считать, что в таком случае мы имеем дело с разновидностью внутригосударственных отношений.
Если предположить, что в каких-то случаях международный договор (точнее, его нормы) начинает регулировать отношения с участием индивидов (и юридических лиц), то можно считать договор регулирующим наряду с межгосударственными отношениями и немежгосударственные отношения. Все зависит тогда от намерений договаривающихся государств. Такая позиция свойственна монизму. Но от теории трансграничных отношений ничего не остается. Если международное право прямо регулирует отношения с участием индивидов, то они в таких случаях становятся субъектами международного права (с учетом критики относительно непоследовательности рассуждений о «специфичности» и т.п. международной правосубъектности индивидов).
Теперь надо сказать о международных отношениях немежгосударственной природы. Если имеются в виду нормы, указывающие на то, нормы какого внутригосударственного права должны быть выбраны, то, в конечном счете, мы должны иметь дело с внутригосударственным правом. Нет никакой причины конструировать трансграничные отношения. Если международный договор предусматривает выбор национального права кого-либо из его участников, то этот участник обязан предусмотреть в своём национальном праве соответствующее положение. Если национальное право предусматривает выбор национального права другого государства, то надо говорить именно о выборе «чужого» внутригосударственного права. Никто не будет спорить, что, поскольку мы рассуждаем о выборе национальных правовых систем, определённые отношения пересекают государственные границы. Так или иначе, мы говорим о взаимодействии национальных правовых систем.
Было бы правильным видеть некоторые различия между национальным и внутригосударственным правом. Понятие внутригосударственного права шире, хотя они употребляются часто как имеющие одинаковое значение. Понятие внутригосударственного права включает и нормы, которые государства не считают входящими в систему своего национального права.
Известна практика заключения договоров между компаниями, являющимися субъектами национального права разных государств. Государства в каких-то пределах дают им возможность самим определять нормы взаимоотношений друг с другом. Однако, в случае возникновения судебного дела, связанного с такими нормами, будут применяться эти нормы, как если бы они были нормами национального права, в котором дело рассматривается. Сложности могут возникнуть в связи с делом, подлежащим рассмотрению в международном арбитраже. Не останавливаясь на этом, признаём, что и здесь надо говорить о внутригосударственном праве, а не «промежуточных» отношениях между внутригосударственным и международным правом.
Следует выделить и контракты между служащими межправительственных организаций и этими организациями. Государства, создающие такого рода организации, соглашаются в том, что эти отношения будут регулироваться не национальным правом каждого из них, а нормами, установленными самими организациями. В обоих указанных случаях можно говорить о транснациональных отношениях (термин более привычный, чем употребляемый Б.И. Нефедовым термин «трансграничные отношения»), поскольку заинтересованные государства не включают соответствующие нормы в свою систему национального права. В последнем случае организации выступают как юридические лица, не имеющие национальности. Возникает своего рода отказ государств-членов организаций от применимости своего национального права на коллективной основе в пользу норм контрактов, установленных данными организациями.
О «совместном» праве можно вспомнить, когда было установлено право Союзным Контрольным Советом для Германии в 1945 г. Оно было на каком- то этапе унифицированным и предназначенным для каждой зоны оккупации. Но оно находилось за пределами системы национального права каждого из оккупирующих держав.
Вопрос о международной правосубъектности индивидов желательно затронуть, рассматривая положение подсудимых в международных судебных органах.
Прежде всего, необходимо обратиться к Нюрнбергскому и Токийскому процессам. Как правило, сосредотачивают внимание на Нюрнбергском процессе. В них много сходного. Правда, Токийский трибунал был создан по приказу Главнокомандующего союзными войсками в Японии. Но он был издан во исполнение международного соглашения. В состав Трибунала вошли судьи от США (оккупирующей державы), СССР, Великобритании, Франции и других государств. Это доказывает, помимо всего прочего, международный характер Трибунала.[25]
То, что приковывает внимание к Нюрнбергскому процессу, объясняется, в частности, резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН 95 (I) от 11 декабря 1946 г. Она подтвердила, что принципы, признанные Уставом Нюрнбергского трибунала и нашедшие выражение в приговоре, являются принципами международного права. Она свидетельствует об opinio juris. В этом состоит её особое значение. Формулировки Нюрнбергских принципов так и не были завершены, оставшись текстом, принятым только Комиссией международного права. Можно, тем не менее, полагать, что она стала отражать в той или иной степени международное обычное право, учитывая последующую практику и дальнейшее развитие доктрины. Они оказали существенное влияние на Римский Статут Международного уголовного суда 1998 г.
Согласно ст. 5 Римского Статута Международный уголовный суд обладает юрисдикцией в отношении следующих преступлений:
a) преступления геноцида; b) преступлений против человечности c) военных преступлений d) преступления агрессии.[26] Не касаясь проблемы ответственности индивидов за агрессию, которая вызывает сложности в связи с компетенцией Совета Безопасности определять агрессию, совершаемую государством, можно предположить, что геноцид, преступления против человечности и военные преступления, как они раскрываются в Статуте, стали общепризнанными.
Другие международные суды, занимающиеся уголовной ответственностью индивидов, практически опираются на Нюрнбергские принципы.[27]
Было бы полезным также вспомнить о Принстонских принципах по универсальной юрисдикции, подготовленных на неправительственном уровне в 2001 г. В России они малоизвестны, но они показывают, что в доктрине нет сомнений об общепризнанном характере ряда действий индивидов как преступных. Среди них военные преступления, преступления против мира, преступления против человечности, геноцид.[28] Большая часть из них может означать, что они говорят и о государственной политике, представляющей собой тяжкие нарушения международного права, которые должны повлечь международно-правовую ответственность государства, совершившего их.
Поскольку нас интересует вопрос о международной правосубъектности индивидов в качестве подсудимых в международных органах, выскажем одно соображение по этому поводу, которое кажется уместным. Статус подсудимых в таких органах, процессуальные их права, нормы, связанные с их защитой и т.п., принятые во исполнение норм международного права, будут, в конечном счёте, определяться нормами внутригосударственного права, не обязательно формально включёнными в систему национального прав. В этом смысле можно говорить о транснациональном эффекте складывающихся отношений. Это особенно ясно, если обратиться к Лондонскому соглашению от 8 августа 1945 г., учредившему Международный Военный Трибунал.[29]
Отмечалось, что Трибунал молчаливо признал универсальную юрисдикцию в отношении преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности. Отмечалось также, что деяния главных военных преступников не были связаны с определённым географическим районом. Следует подчеркнуть еще одну мысль: организовав Трибунал, союзные державы сделали совместно то, что каждая из них могла бы сделать в отдельности.[30] Неизбежно, таким образом, было заключение международного договора (соглашения). Но это говорит о том, что во исполнение договора подразумевается и непосредственное применение к индивидам-обвиняемым своего рода совместного права, т.е. в нашем понимании внутригосударственного.
Надо также представить, что если государства заключили между собой соглашение о назначении единого арбитра или эксперта для решения каких-либо вопросов, возникающих между ними, то это не превращает указанных лиц в субъектов международного права. Таких лиц следует рассматривать как механизм сотрудничества между данными государствами. Сложное взаимодействие в подобных ситуациях международного и внутригосударственного права требует каждый раз конкретного анализа.
Подводя итоги сказанному, есть основание утверждать, что отстаивание гипотезы о международной правосубъектности индивидов ничего не дает для защиты прав человека. Для их обеспечения важны не отвлеченные теоретические рассуждения, а принятие и осуществление на практике международно-правовых и внутригосударственных норм о правах человека.
Литература
- Бахин С.В. Международное и национальное право: соотношение правовой природы/ Современное международное право: теория и практика. М.: Оригинал Макет, 2015.
- Валеев Р.М. Нюрнбергские принципы и их влияние на развитие современного международного права (к 65-летию Нюрнбергского процесса) / Российский ежегодник международного права, 2010. СПб, Россия-Нева, 2011.
- Венгеров А.Б. Теория государства и права. Часть II. Том II. М.: Юристъ: 1996.
- Док. ООН A/ Conf 183/9, 17 July, 1998.
- Каламкарян Р.А. Философия международного права. М.: НАУКА, 2016
- Карташкин В.А. Организация Объединенных наций и международная защита прав человека в XXI веке. М.: Норма, 2015
- Матвеева Т.Д. Человек и международное право (к вопросу о международной правосубъектности индивидов) / Российский ежегодник международного права. 2010. СПб, Россия-Нева, 2011
- Нефедов Б.И. Фундаментальные проблемы теории международного права и трансграничные отношения // Евразийский юридический журнал, 2015, №5.
- Рагинский М.Ю. Розенблит С.Я. Международный процесс главных японских военных преступников. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1950.
- Ромашев Ю.С. Международно-правовые основы борьбы с преступностью. Т.II. М.: Национальный институт бизнеса, 2006.
- Соглашение между Правительствами СССР, США, СК Великобритании и Северной Ирландии и временным Правительством Французской Республики о судебных преследованиях и наказании главных военных преступников европейских стран оси, 8 августа 1945 г. / Действующее международное право. Т.З. М.: Изд-во МНИМП, 1997
- Шуршалов В. М. Международные правоотношения. М.: Междунар. отношения, 1971.
- Hall C.K. Contemporary universal jurisdiction / Human Rights and Criminal Justice for the Downtrodden Leiden / Boston, 2003.
- The Princeton Principles on Universal Jurisdiction. Princeton, New Jersey, 2001.
- UN Doc. E/CN.4/Sub.2/1989/40, 26 July 1989.
[1] Lauterpacht H. International law and Human Rights. London, 1950, p. 35.
[2] UN Doc. E/CN.4/Sub.2/1989/40, 26 July 1989, p.98.
[3] Карташкин В.А. Организация Объединенных Наций и международная защита прав человека в XXI веке. М.: Норма, 2015, с. 130
[4] Там же, с. 131.
[5] Матвеева Т.Д. Человек и международное право (к вопросу о международной правосубъектности индивидов)/Российский ежегодник международного права. 2010. СПб: Россия-Нева. 2011, с. 63.
[6] Там же, с. 64-67
[7] Карташкин В.А. Указ. Соч., с. 130
[8] Lauterpacht H. Op. cit., p. 34, 52, 54.
[9] Карташкин В.А. Указ. соч., с. 128
[10] Венгеров А.Б. Теория государства и права. Часть II. Том II. М.: Юристъ: 1996, с. 19
[11] Каламкарян Р.А. Философия международного права. М.: Наука, 2006, с. 87
[12] Шуршалов В.М. Международные правоотношения. М.: Международные отношения. 1971, с. 45
[13] Валеев Р.М. Нюрнбергские принципы и их влияние на современное международное право (к 65-летнию Нюрнбергского процесса)/Российский ежегодник международного права. 2010. СПб.: Россия-Нева. 2011, с.49
[14] Бахин С.В. Международное и национальное право: соотношение правовой природы./Современное международное право: теория и практика. М.: Оригинал Макет. 2015, с. 96
[15] Там же, с. 97.
[16] Там же.
[17] Бахин С.В. Указ. соч., с. 99
[18] Бахин С.В. Указ. соч., с. 99.
[19] Нефедов Б.И. Фундаментальные проблемы теории международного права и трансграничные отношения//Евразийский юридический журнал. 2015, №5, с. 20
[20] Там же, с. 21
[21] Там же.
[22] Нефедов Б.И. Указ. соч., с. 21.
[23] Там же, с. 19-22.
[24] Там же, с. 22-23
[25] Рагинский М.Ю. Розенблит С.Я. Международный процесс главных японских военных преступников. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1950, с. 47-56.
[26] Док. ООН A/ Conf 183/9, 17 July, 1998., р. 5.
[27] Ромашев Ю.С. Международно-правовые основы борьбы с преступностью. Т.II. М.: Национальный институт бизнеса, 2006, с. 350-413.
[28] The Princeton Principles on Universal Jurisdiction. Princeton, New Jersey, 2001, р. 29.
[29] Действующее международное право. Т.3. М.: Изд-во МНИМП, 1997, с. 761-771.
[30] Hall C.K. Contemporary universal jurisdiction / Human Rights and Criminal Justice for the Downtrodden Leiden / Boston, 2003, р. 115-116.
Об авторе:
Черниченко Станислав Валентинович
Доктор юридический наук, профессор, Заслуженный деятель науки Российской Федерации, главный научный сотрудник Института государства и права (РАН).
About the author:
Chernichenko Stanislav V.
Doctor of Law, Professor, Merited Scholar of the Russian Federation, Head Researcher of the Institute of State and Law (RAS).
